Кто последний? – Мы за вами! - Екатерина Мурашова

Но сумев один раз исправить свои ошибки, мы сумеем это сделать и еще раз. Станции создавались как своеобразные питомники для проверки гипотезы о творческом характере рожденных без отбора детей. Гипотеза не подтвердилась. Но сами станции – сообщества РАЗНОприспособленных и процесс «брожения» уже начался. Люди на станциях вступают между собой в отношения, немыслимые в городах, и задаются вопросами, которые в городах никого не интересуют. Особенно это заметно во взаимоотношениях поколений и у детей станции. Я вижу динамику и грядущие результаты этого процесса и готов представить их вам в любом удобном для вас виде.»

– Что сделать для тебя?

– Для меня? – Анри приподнялся на локте и удивленно округлил глаза. – Ничего не надо. Мне и так хорошо.

– Анри, но так же нельзя. Тебе же должно чего-нибудь хотеться. Не может такого быть, чтобы я тебя удовлетворяла совершенно и окончательно.

– Совершенно и окончательно – это ты очень точно сказала.

– Перестань меня дразнить, а то я сейчас заплачу…

– Ради бога, не надо. Когда ты плачешь, мне хочется выпрыгнуть с третьего этажа, голым, зимой, в колючие кусты барбариса…

– Б-р-р! Не надо. Мне тебя уже жалко.

– Правильно, пожалей меня. Только жалей меня долго, медленно и тщательно… А чего хочешь ты?

– Чтобы тебе было хорошо.

– Но мне и так хорошо – я же уже сказал…

Люди становятся самими собой, только сражаясь за других… Это имел в виду Анри или что-то другое? Когда человек вышел из-под влияния естественного отбора, инстинкты ослабли. Но человеку по-прежнему нужно было защищать себя, своих детей, род. Инстинкты видоизменились. Они прикрылись идеями, которые выполняли ту же функцию. Только поэтому люди могли «за идею» отдать собственную жизнь, жизнь своих детей. Идеи – всего лишь мимикрия инстинктов. Пока человек рос, он впитывал идеи своего окружения, а потом переносил это на своих детей и воспитывал их, думая о том, что передает им свою мудрость, а на самом деле повинуясь заменителю инстинктов. А потом все это было разрушено… А может, все было как раз наоборот? И сначала исчезла надобность в идеях, и именно поэтому люди смогли найти именно такой выход из созданной ими же самими ловушки цивилизации. Люди, свободные и от идей и от инстинктов. Люди уходящие… Выход, ведущий в никуда…

Я не понимаю, что со мной происходит. Меня тянет куда-то, и в то же время хочется забиться в угол и оттуда щелкать на всех зубами. В голове постоянно крутятся обрывки каких-то полумыслей, получувств, полуидей. Они как бабочки поденки – до сумерек водят над водой белые хороводы, а с заходом солнца падают на воду и умирают. А утром рождаются новые и опять время их жизни – один день. Это больно. Я как будто стою на берегу и наблюдаю. Но ничего не могу изменить. Каждая картина, каждая прочитанная строчка рождает целый сноп ассоциаций, аллюзий, которые, сплетаясь между собой, образуют причудливую сеть, накинутую на вроде бы знакомый мне мир. И я перестаю узнавать его. И перестаю узнавать себя. Мне стыдно, потому что мои проблемы кажутся мне надуманными по сравнению с совершенно реальными несчастьями Стефани, Анри, Митры. Я словно белка в колесе кручусь на одном месте и не могу найти выхода. Наверное, все дело в том, что я глупа. Анри, Эсмеральда, Гвел – все они думают, что это не так, и много раз говорили мне об этом. Иногда я верю им. Но сейчас мне кажется, что они ошибаются.

«Ваши доводы представляются вполне логичными, а выводы – обоснованными. Факты, имеющиеся у нас, подтверждают их. Это тревожит нас.»

«Что вы собираетесь предпринять?»

«Мы колеблемся в выборе решения. Нужна дополнительная информация.»

«Какого рода? Я готов вам ее предоставить»

«Мы затрудняемся в формулировке, но имеем возможность оценить вашу готовность»

«Что это значит?»

«Ввиду вновь полученной информации мы вынуждены принять одно из двух решений: либо по-прежнему оставаться наблюдателями процесса, либо вмешаться в него.»

«Что значит – вмешаться в процесс?»

«Способы и детали не имеют значения. Это будет решено в рабочем порядке. Нам не присущи ни гуманизм, ни жестокость, в вашем понимании этих терминов.»

«Присущи ли вам вообще какие-нибудь чувства?»

«Да, из имеющихся у вас понятий нам присуще чувство адекватности.»

«Дальнейшее существование человечества кажется вам неадекватным?»

«Мы еще не приняли окончательного решения.»

«Я понимаю, ЧТО вас пугает. В истории человечества, если она вам известна, действительно было немало черных страниц. Но у меня есть основания полагать, что люди изменились, пройдя через этот, последний кризис. Возможно, мы, наконец, вылупились и превратились из жадных и жестоких личинок в настоящих людей. Мы многое потеряли на этом пути, но может быть нам удастся вновь обрести потерянное. Что вы думаете о сотрудничестве с людьми?»

«Оно представляется маловероятным»

Холодно. И очень хочется назад. В мой родной городок, где все было просто и понятно. В комнату, где была кровать с лиловым покрывалом и пуховым одеялом под ним. Туда, где был Кларк, и подруги, и планеры, и вечеринки, и визорные программы, в которых все было хорошо, и никто не вымирал, и не боролся с миражами. Где все живут спокойно и весело, и нет никакой всемирной ответственности, и все известно наперед, до самой смерти.

Но ничего этого нет и не будет. Нет городка, вместо него – станция. Нет кровати с пуховым одеялом и самое главное – нет Кларка. Но есть Кларк-маленький и есть Анри. Но нет и Вельды, которая жила там. Есть Вельда, которая помнит. А было ли то, что я помню? Может быть, все это я придумала теперь, задним числом? Ведь есть же миф о счастливом детстве, легенды об Эдеме… Вот и я себе придумала такой маленький Эдемчик, по которому могла бы проливать крокодильи слезы. Ведь, в конце концов, я же сбежала оттуда! Черта с два ты бы сбежала, если бы не погиб Кларк!

Как все запутанно. И не у кого спросить. Неужели человек обязательно должен быть одиноким? Я не хочу! Мое тело, мой разум – я словно заперта в них. На земле больше нет тюрем и все-таки они есть. И их столько же сколько людей живет на этой планете. Никогда человеческой близости, в чем бы она ни выражалась, не пересечь невидимых границ, которые отделяют одну душу от другой. Может быть, таинственные ОНИ решили эту проблему?

Я принимаю противоположные решения вслед друг за другом, меня сегодня огорчает то, чему я радовалась вчера, один и тот же предмет то обескураживает меня, то приводит в состояние бессмысленного восторга… Может быть, я заразилась от Анри? Но ведь душевные болезни, вроде бы, не заразны. Или, по выражению Гвел, у меня проклевывается душа?

– Я не умею «крутить колесо», и прыгать на доске в прибое, и летать на планерах… – ни с того, ни с сего говорит Анри.